Правящие государственные сферы надолго запомнили, как глава церковной иерархии хотел стать выше царя, как он на вселенском судилище в 1666 г. срамил московского носителя верховной власти. Признав, что от этой иерархии, кроме смуты, ждать нечего, молчаливо, без слов, общим настроением решили предоставить ее самой себе, но до деятельного участию в государственном управлении не допускать. Этим закончилась политическая роль древнерусского духовенства, всегда плохо поставленная и еще хуже исполняемая.

Так было устранено одно из главных препятствий, мешавших успехам западного влияния. Раскол оказал ему и более прямую услугу, ослабив действие другого препятствия. Раскол уронил авторитет старины, подняв во имя ее мятеж против церкви, а по связи с ней и против государства. Большая часть русского церковного общества теперь увидела, какие дурные чувства и наклонности может воспитывать эта старина и какими опасностями грозит слепая к ней привязанность. Руководители преобразовательного движения, еще колебавшиеся между родной стариной и Западом, теперь с облегченной совестью решительнее и смелее пошли своей дорогой.

Личность Алексея Михайловича

^{По иллюстрации В. П. Верещагина «Алексей Михайлович». Из издания «История Государства Российского в изображениях державных его правителей с кратким пояснительным текстом», 1890.}

арь Алексей родился в 1629 г. Он прошел полный курс древнерусского образования, или словесного учения, как тогда говорили. По заведенному порядку тогдашней педагогики на шестом году его посадили за букварь, специально для него составленный. Через год перешли от азбуки к чтению часовника, месяцев через пять к псалтирю, еще через три принялись изучать Деяния апостолов, через полгода стали учить писать, на девятом году певчий дьяк, т. е. регент дворцового хора, начал разучивать Охтой (Октоих), нотную богослужебную книгу, от которой месяцев через восемь перешли к изучению «страшного пения», т. е. церковных песнопений страстной седмицы — и годам к десяти царевич был готов, прошел весь курс древнерусского гимназического образования.

Когда царевичу было лет 11–12, он уже владел маленькой библиотекой, составившейся преимущественно из подарков дедушки, дядек и учителя, заключавшей в себе томов 13. Большей частью это были книги священного писания и богослужебные. Но среди них уже были грамматика, напечатанная в Литве, космография и в Литве же изданный лексикон. К тому же главным воспитателем царевича был боярин Б. И. Морозов, один из первых русских бояр, сильно пристрастившийся к западноевропейскому.

В зрелые годы царь Алексей представлял собой в высшей степени привлекательное сочетание добрых свойств верного старине древнерусского человека с наклонностью к полезным и приятным новшествам. Вполне самодержавный властелин, Алексей крепко держался того надменного взгляда на царскую власть, который выработало старое московское общество. Но сознание самодержавной власти в своих проявлениях смягчалось набожной кротостью, глубоким смирением царя, пытавшегося не забыть в себе человека. Это помогало царю ладить с боярами, которым он при своем самодержавии уступал широкое участие в управлении.

От природы живой, впечатлительный и подвижный, Алексей страдал вспыльчивостью, легко терял самообладание. На хвастуна или озорника царь вспылит, пожалуй, даже пустит в дело кулаки. Если виноватый под руками, то непременно обругает сполна: Алексей был мастер браниться той изысканной бранью, которой умеет браниться только негодующее и незлопамятное русское добродушие.

Я готов видеть в Алексее Михайловиче лучшего человека древней Руси — но только не на престоле. Это был довольно пассивный характер. Рядом с даровитыми и честными деятелями он ставил на важные посты людей, которых сам ценил очень низко. Это был бы добрейший и мудрейший государь, если бы он не слушался дурных и глупых советников. Склад его ума и сердца с удивительной точностью отражался в его полной, даже тучной фигуре, в низком лбе, в белом лице, обрамленном красивой бородой, с пухлыми румяными щеками, русыми волосами, с кроткими чертами лица и мягкими глазами.

Этому-то царю пришлось стоять в потоке самых важных внутренних и внешних движений. Разносторонние отношения, старинные и недавние, шведские, польские, крымские, турецкие, западнорусские, социальные, церковные, как нарочно, в это царствование обострились, встретились и перепутались, превратились в неотложные вопросы и требовали решения, не соблюдая своей исторической очереди. И над всеми ими как общий ключ к их решению стоял основной вопрос: оставаться верным родной старине, или брать уроки у чужих? Царь Алексей разрешил этот вопрос по-своему: чтобы не выбирать между стариной и новшествами, он не разрывал с первой и не отворачивался от последних.

Но царь Алексей не мог стать во главе нового движения и дать ему определенное направление, отыскать нужных для того людей, указать им пути и приемы действия. Он был не прочь срывать цветки иностранной культуры, но не хотел марать рук в черной работе ее посева на русской почве. Он не дал руководящих идей для реформы, но помог выступить первым реформаторам с их идеями, дал им возможность почувствовать себя свободно, проявить свои силы и открыл им довольно просторную дорогу для деятельности: не дал ни плана, ни направления преобразованиям, но создал преобразовательное настроение.

Деятельность Ф. М. Ртищева

^{Ф. М. Ртищев.}

очти все время царствования Алексея Михайловича неотлучно находился при нем, служа по дворцовому ведомству, его ближний постельничий, а потом дворецкий и воспитатель (дядька) старшего царевича Алексея Федор Михайлович Ртищев. Он был почти сверстник царя Алексея, родился годами четырьмя раньше его (1625 г.) и умер года за три до его смерти (1673 г.). Это был один из тех редких и немного странных людей, у которых совсем нет самолюбия. Из всего нравственного запаса, почерпнутого древней Русью из христианства, Ртищев воспитал в себе наиболее трудное и наиболее сродную древнерусского человека качество — смиренномудрие.

Царь Алексей, выросший вместе со Ртищевым, разумеется, не мог не привязаться к такому человеку. Своим влиянием Ртищев пользовался, чтобы быть миротворцем при дворе, устранять вражды и столкновения, сдерживать сильных, заносчивых или неуступчивых людей. Такая трудная роль тем легче удавалась Ртищеву, что он умел говорить правду без обиды, никому не колол глаз личным превосходством, был совершенно чужд родословного и чиновного тщеславия, ненавидел местнические счеты.

Для успеха преобразовательного движения было очень важно, что Ртищев стоял на его стороне. Нося в себе лучшие начала и заветы древнерусской жизни, он понимал ее нужды и недостатки и стал в первом ряду деятелей преобразовательного направления, а дело, за которое становился такой делец, не могло быть ни дурным, ни безуспешным. Больше, чем кто-либо при царе Алексее, заботился он о водворении в Москве образования при помощи киевских ученых, и ему даже принадлежало первенство в этом деле. Чуть где проявлялась попытка исправить, улучшить положение дел, Ртищев был тут со своим содействием, ходатайством, советом. Миролюбивый и доброжелательный, он не выносил вражды, злобы, ладил со всеми выдающимися дельцами своего времени: и с Ординым-Нащокиным, и с Никоном, и с Аввакумом, и со Славинецким, и с Полоцким.